Воспоминания ветерана 56-й дивизии
Зайцевой Нины Феофановны
гимназия № 42 ОФ № 3936 (рукопись)
До войны я работала преподавателем в Залесовской ср. школе. В субботу 21 июня закончили все свои дела, получили отпускные, договорились с шофером из Райпотребсоюза, что в понедельник, 23 июня, довезет нас с подругой до Тальменки, а оттуда поездом мы доедем до Барнаула.
22 июня сходили на базар; занялись подготовкой к отъезду, а т.к. накануне мы не доиграли матч в волейбол, то после обеда пошли на школьную площадку (играли учителя с учащимися). В разгар игры прибегают ребята и сообщают, что по радио передали о нападении немцев, о начале войны.
Сначала мы не поверили, но тут подошел преподаватель и подтвердил, что это так. Пошли в райвоенкомат, где уже было много народа. Военком на просьбу послать нас на войну ответил: «Кого нужно и когда нужно – призовем». Сказал, что пока не нужно мужчинам-учителям уезжать в отпуск. Меня на другой день вызвали в райком партии и сказали, что ответ секретаря редакции районной газеты призывают в армию, меня направляют в редакцию вместо него. Через 2-3 дня я ходила в РВК, или звонила райвоенкому, и добивалась, чтобы меня отправили на фронт, т.к. в институте мы проходили курс сандружинниц.
И добилась, что в начале августа меня призвали и с группой призванных мужчин 9 августа нас отправили в Тальменку, а оттуда поездом в Новосибирскую область, под г. Бердск. Оттуда через 2 дня наш эшелон двинулся на фронт. В «телячьем» вагоне я среди мужчин была одна, мне повезло, что большинство из них было 40-50-летнего возраста. Шефство надо мной взял дядя Сеня Половцев, который сказал, что я похожа на его дочь. Он и стал меня называть дочкой.
Всю дорогу до Москвы и дальше часто навстречу двигались эшелоны с ранеными. Фронт был недалеко. Проехали Можайск и где-то вскоре нас высадили, там находился 375 отдельный стрелковый полк, куда нас и зачислили. Я попала в 1 стрелковый батальон, командир Улбышев, замполит Семенихин, комсорг Володя Андреев, в этом же батальоне было несколько человек из тех, с кем ехала в одном вагоне, и в том числе дядя Сеня.
После выгрузки из эшелона пешим ходом двинулись с этим полком к линии фронта. В первом же бою, у д. Капанка (или Капанька) раненых было много. Даже сейчас трудно представить, как удавалось под огнем противника подползти к раненым, сделать перевязку, а рядом лежат другие и зовут: «сестра, сестра».
Помню, что у первого раненого ранение было в грудь и правое плечо, чтобы сделать перевязку, как-то надо освободить грудь от одежды, а рядом стоны, крик: «сестра, сестра». Сколько перевязала человек, не помню, а вернее, тогда было не до счета. Когда немцы ослабили огонь, стала перетаскивать раненых в лесок. К ночи немцы прекратили огонь. Мы остались на старых позициях. Пришлось ползать, чтобы помочь тем, кто смог кое-как сделать перевязку. Казалось, что этот бой длился круглые сутки.
На следующий день удерживали эту позицию, а потом начались затяжные бои. Полк вынужден был отступать. Особенно трудным был бой последующий, который длился несколько суток: немцы вели интенсивный огонь из орудий, все время бомбила авиация. Перед Мосальском полк попал в окружение. Выходили побатальонно в разных направлениях. Ночью переправились через реку. В нашей группе было 19 человек. Вышли мы в расположение части, которая только что прибыла с Дальнего Востока. Сюда же подошло еще несколько групп. Солдаты рассказали, что командир полка погиб, а солдата, который обернул знамя полка вокруг себя, был ранен и взят в плен.
Нас по одному вызывали в палатку, где находились два сотрудника СМЕРШа, вот они тоже подтвердили, что полковое знамя у немцев и значит «нашего полка не было, и нет».
Нас с санинструктором из другого батальона Олей Ермаковой направили в разные батальоны, в ту часть, что прибыла с Дальнего Востока. Вместе со мной оказалось несколько наших солдат, и в их числе Семен Половцев.
Через день часть пошла к линии фронта, и снова бои, бои, крики раненых: сестра, сестра. И так до 24 октября, до боя, когда я была ранена и контужена. С поля боя меня вытащил дядя Сеня, хотя сам был ранен. Он вместе со мной попал в эвакоэшелон, в котором мы ехали несколько дней.
В Москве нас не приняли, и по счастливой случайности нас довезли до Новосибирска. И тут мне повезло: рядом в палате лежал раненый врач из Барнаула, об этом я узнала от медсестры, она же сказала, что его на днях отправят в Барнаул. Я попросила доктора – это был бывший заместитель заведующего горздрава Борисов, – чтобы и меня отвезли вместе с ним в Барнаул.
Так я оказалась в эвакогоспитале 2502, который располагался в здании горбольницы по ул. Димитрова. В этом госпитале работала жена Борисова, врач Мария Ивановна. Начальником госпиталя была Клавдия Петровна Солдатова, а политруком Мария Алексеевна Конышева, тоже учительница, я знала ее, т.к. училась в институте вместе с ее сестрой.
Когда я смогла ходить без костылей, то Конышева попросила меня читать газеты раненым, а когда прибыли новые раненые, то ходячие собирались в вестибюле, и я им раздавала бумагу, сообщала адрес госпиталя.
До сих пор не могу забыть такой случай: стою около стола в вестибюле, около меня – вновь прибывшие раненые. И чувствую, что кто-то шевелится около ног, думала, что кошка сбежала из кухни, хотела отпихнуть ее ногой, но рядом стоящий ранбольной схватил меня за руку, и сказал: «Осторожно, там Миша». Когда я посмотрела вниз, то увидела, что там стоит какой-то мальчик. Это был Миша, руки у которого были ампутированы до локтей, и ноги – до колен. Как потом я узнала, что ему нет и 18 лет, был в партизанах, был ранен. В госпитале под Москвой ему сделали операцию.
Его и еще нескольких раненых в лицо (с раздробленными челюстями, с поврежденными носами) должны были оставить в Свердловске, в специальном госпитале. Потом их туда и увезли.
Запомнился еще один раненый, без рук (одна рука ампутирована до локтя, другая – ниже). Я его, как и Мишу, пока он был в госпитале, часто кормила. Раненый с ампутацией рук – Квитко, инженер из Харькова. Я с ним встретилась после войны в Кемерово, на семинаре преподавателей техникумов. Ему сделали на одну руку протез, он научился писать. Работал преподавателем и завучем техникума.
Когда я уже ходила самостоятельно, то бывала и в палатах: читала газеты, письма. И тут произошло такое событие: методист лечебной физкультуры пришел в палату, где лежали раненые с «самолетиками» (не могли ходить, одна рука или нога в гипсе). А он заставил их делать такие упражнения, что их могли выполнить только здоровые. Это смутило палатную сестру, она позвала дежурного врача, та уговорила его пойти к начальнику госпиталя, а от нее его отправили в психотделение госпиталя, что было на Пушкинской улице. Меня, как спортсменку, временно заставили заниматься лечебной физкультурой.
А когда летом 42 г. началось формирование 74 бригады, мы с политруком М. Конышевой решили подать заявления, вступил в эту бригаду и главврач госпиталя К.И. Зеров; в нее были зачислены и несколько выздоравливающих, в том числе И.Л. Щурок, который был назначен командиром стрелкового батальона и был в 74 бригаде – 56-й дивизии до конца войны.
Т.к. меня из госпиталя не отпускали, то К.И. Зеров предложил мне прийти на пункт формирования (ул. Ленина – ул. Гоголя), а он скажет начальнику госпиталя, что меня горвоенкомат призвал. Несколько дней, пока шло формирования, я дежурила у телефона, а когда стали отправлять в лагерь (за Борзовой заимкой), я вместе с другими уехала туда. М. Конышева была назначена замполитом санроты, а я – санинструктором сортировочного отделения, была избрана комсоргом санроты.
Началась подготовка: спец. занятия, строевые, учились стрелять. Один раз было устроено учение: в ночь переходила на новый участок, там «велись боевые стрельбы», были «раненые». В августе приняли присягу, а 16 сентября состоялся митинг и наша санрота, со 2-м стрелковым батальоном выехали на фронт.
Уже по дороге в Москву наш эшелон бомбили, погиб машинист паровоза, а все ехавшие, выскочив из вагонов, спаслись в кустах. В Москве нас разместили в академии им. Жуковского. Пробыли мы там 4-5 дней, и все время продолжалась учеба – подготовка к боевым действиям.
Довезли нас до Селижарова, а оттуда к месту дислокации более 200 км мы пешком шли по болотистой местности. Нашу санроту оставили в Поповой даче, а все подразделения двинулись ближе к фронту. Дороги – сплошная грязь, месиво, ни машины,, ни повозки пройти не могли, пока саперы не соорудили дорогу – «шведскую лестницу», т. е. вымостили бревнами, было плохо с питанием.
В Поповой даче девчатам пришлось не только ухаживать за больными-дистрофиками, за появившимися ранеными, но и пилить деревья, колоть дрова, сооружать землянки; сделали даже землянку-баню, в которой сидишь на полке, а ноги мерзнут. Девчатам приходилось нести и караульную службу: в санроте было 4 поста, на которых дежурные стояли по 8 часов. Мне пришлось быть разводящим, а это значит не спать по 24 часа, и помимо обязанностей разводящего выполнять и обязанности санинструктора. Однажды был курьезный случай: один из постовых дал выстрел, бежим туда, он объясняет, что кто-то за поляной в лесу ходит. Тут как раз выглянула из-за тучи луна, и мы увидели коня, который был привязан к дереву. А потом появился ст. л-т из артдивизиона, который пароля не знал, но хотел пройти в наше расположение к знакомой девушке.
25 ноября бригада вступила в бой. По инструкции мы должны были принимать только раненых из 74 бригады, но т.к. наша санроте была ближе всех к линии фронта, который занимал 6 Сибирский корпус, то к нам поступали раненые из других частей. Уже к вечеру все лежачие места в сортировке были заняты, а раненые все поступали. Как закончился первый день, второй и третий день, не знаю, т.к. мы не спали, не отдыхали все эти трое суток. Уже ночью, к концу 3-х суток, когда я наклонилась перевязать ногу раненому, я не могла подняться, как раз в палатку зашел командир санроты Тимошенко, он приказал отвести меня в землянку, где я проспала 3 часа, а потом меня разбудили. Облила голову водой и снова за работу. Мы сами сейчас удивляемся, как человек мог выдержать такую физическую и психологическую нагрузку.
Через несколько дней нас перевели дальше, вернее, ближе к фронту, разместили санроту в избах с. Б. Клемятики. Наша сортировка находилась в довольно просторной избе, с большой глинобитной печкой, за которой был закуток. Перед входом в избу – сени, семь ступенек. Валя Мягкова осталась на старом месте, должна была отправить оставшихся раненых в госпиталь, и появилась позднее.
В первый день на новом месте раненых было мало. На другой день привезли раненого танкиста Зюзина Константина (до сих пор его помню, т.к. этот день был для сортировки счастливым, т.к. остались живы). Мы с Машей Юткиной приняли раненого, уложили его на пол, я разрезала комбинезон и брюки на правой ноге, хотела приподнять ее, чтобы посмотреть рану, и тут раздался такой мат, что мы с Машей положили ногу, я быстро сделала укол, и, когда стала осматривать ногу, то оказалось, что кость и мышцы выше колени раздроблены. Сделал еще укол, только хотели положить его на носилки, как мимо избы на бреющем полете, стреляя, пронесся фашистский самолет; окна разбиты, одна пуля попала в лампу-снаряд, она упала, загорелся табурет, набросила на него мою шинель. И только наклонилась над раненым, как раздался где-то рядом взрыв, дверь слетела с петель, раненый, что сидел около двери – лежит. Выглянули в дверь: сеней нет, ступенек нет. Как отнести Зюзина в хирургию? Маша Хребтова решила поставить ящик, в котором мы перевозили имущество санвзвода. И только она кое-как спустилась вниз к нашему дому, подбегают девчата из других отделений. Они решили, что нас уже нет в живых. Но на наше счастье снаряд упал так, что наша изба попала под взрывную волну: крыши тоже не было. Уложили Зюзина на носилки, передали девчатам, помогли спуститься раненому и пошли смотреть, что с Валей Мягковой, которая еще спала (она пришла после того, как отправила раненых в госпиталь). Когда она увидела, что произошло, то не могла понять, как она не слышала взрыва.
Недолго мы пробыли в хате, дня через два пришли солдаты из заградотряда и приказали немедленно уходить из деревни в прежнее расположение, в Попову дачу. Уходить пришлось огородами, забрали с собой все (у нас в санроте было 2 или 3 машины), а вот кухню не смогли взять. Оказалось, что наша бригада попала в окружение. Через несколько дней, когда вышли из окружения, появилось больше дистрофиков, чем раненых.
Потом был переход в феврале 43 г. на новый участок фронта, под г. Великие Луки. Переход был трудным: мороз, идет снег; один только раз ночевали в доме, где нам место уступили партизаны. Санрота расположилась на правом берегу реки Ловать, д. Овчинниково. Т.к. на нашем участке шли бои не на всем направлении, то раненых было мало, но приходилось на носилках км. 5-7 нести туда, откуда их могли везти на машинах. Продукты, как и в первые дни под Белым, носили солдаты на себе.
В начале марта приехала первая делегация с Алтая, возглавляемая Ив. Ив. Гвоздевым: привезли пополнение, подарки, письма. Я решила уйти в стрелковый батальон, обратилась с просьбой к командиру бригады Асафьеву (Репин после выхода из окружения был отозван в расположение корпуса). Вместе со мной решила уйти и В. Мягкова. Батальон находился на другом берегу Ловати, добирались самостоятельно, как потом узнали, что на этом участке, через который шли, было много мин. Санвзвод батальона имел землянку, вырытую в крутом берегу р. Ловать, и, когда в апреле начался ледоход, то на льдинах плыли трупы.
Т.к. продовольствие доставлять было очень трудно, то появились дистрофики, которых старались поддержать как-то лекарствами. В роте было человек 5-7 таджиков, которые плохо говорили по-русски. Когда кто-либо приходил из них за освобождением, и я давала на дня 2-3 его, то в ответ слышала: «Якши доктор», а если не давала освобождение, то: «Ямал доктор», т.е. хороший и плохой.
Т.к. батальон располагался на излучине р. Ловать, недалеко от немецких позиций, то все время подвергался минному обстрелу. К середине апреля, когда Ловать очистилась от льда, продукты перевозили на лодках, то с питанием стало нормально. В конце апреля бригада должна была передать этот участок другой части и за три дня добраться до г. Торопца.
В день, когда батальон должен был перебраться через Ловать, командир минроты капитан Чернышев приказал мне сбегать на окончание мыса и сказать, чтобы расчет немедленно шел на командный пункт батальона. Только отошла от них на несколько шагов, как раздался взрыв, осколками ранило правую ногу. Тут же после взрыва прибежал лейтенант Козин, увидел лежащих минометчиков и в сторонке – меня. Оказалось, что заряжающий сбросил в ствол мину за другой. Он был убит, а 2-й ранен.
До Торопца добирались не 3, а 5 дней, т.к. дороги – сплошное месиво. Мне и В. Молоковой, когда мы проходили мимо Торопца, поручили сдать в госпиталь 2-х раненых и одного больного. Нам пришлось побывать в нескольких местах, и, когда мы пристроили их, двинулись к лесу, уже начало темнеть. На опушке леса было несколько машин автороты. Мы у шоферов спросили, как найти батальон, они посоветовали переночевать здесь, а утром искать батальон. Так мы и сделали, а утром 1 мая нашли своих, и вместе отпраздновали окончание перехода и день 1 мая.
Здесь мы узнали, что всем частям 6-го Сибирского корпуса присвоено гвардейское звание. Здесь впервые мы по-настоящему мылись в бане: к Торопцу подошел поезд, в котором один вагон был дезокамерой, а другой – баней с душем. Из Торопца поездом, мимо Москвы, нас привезли в Гжатск –Гагарин, где 74 бригада была преобразована в 56 гв. стр., в ее состав, как 254 стр. полк, вошла 91 бригада. Шло формирование полков, дивизионов, принимали пополнение. Шла упорная подготовка к новым боям. Где-то в июле месяце меня вызвали в штаб дивизии и направили в 4 часть – помогать в составлении списков прибывающих, получаемой техники и др. – все в 3-х экземплярах. А Валю Мягкову направили в распоряжение зам. ком-ра дивизии по тылу Пьяникову, в качестве машинистки.
Палатки, где мы работали и спали, находились близко друг от друга, и мы могли вечерами встречаться. Работы и у меня и у нее было много, находились мы от нашего батальона далеко, и первое время мирились с тем, что мы не в батальоне. Но потом, когда стали поговаривать, что, видимо, скоро дивизия двинется на исходные позиции, т.е. начнет боевые действия. Мы узнали, где располагается наш батальон, и, выбрав удобный момент, подались в свой батальон. Но нам удалось пройти километра два-три, как нас увидел Белолипецкий – из отдела, в котором я была. Повернул нас назад, и не помню, кому он поручил сопровождать нас. Валю Мягкову – ее начальник посадил на гауптвахту, в шалаш, поставил рядом часового, а меня, т.к. была срочная работа, не посадили. Начальник отдела, капитан Левин, приказал снять с меня сапоги, куда-то их спрятал, и поручил Ване сопровождать меня, если мне будет нужно выйти из палатки.
Вечером, конечно, босиком, я сумела пробраться в шалаш к Валентине. Поговорили обо всем и решили добиться, чтобы нам разрешили вернуться в батальон. В конце июля Валя уговорила своего начальника отпустить ее в батальон, и она участвовала в боях на Смоленщине. А меня направили в 189 артполк, комсоргом полка. Так я оказалась в новом подразделении. Пришлось знакомиться с людьми дивизионов.
Начались в начале августа бои за освобождение Смоленщины. Здесь впервые «катюши» стреляли через нас. Как-то пришлось из одного дивизиона пойти в другой, вместе со мной шел фотограф Григорий Хренов, которому поручили сделать фотографии тех, кого приняли в партию. Шли мы с ним рядом с основной дорогой, по которой двигались машины, повозки, люди, и тут налетел фашистский самолет, сбросил несколько бомб на дорогу, а нас с Петром контузило. Когда мы пришли в себя, то увидели, что рядом на дороге машины, повозки разбиты, много убитых.
После этой контузии я не могла свободно говорить, заикалась, поэтому трудно было общаться с людьми. Попросила, чтобы мне разрешили вернуться в свой батальон, но как раз в это время из автороты фельдшер ушла в артполк, вот вместо нее меня и направили в автороту. Там не приходилось много говорить и ходить пешком. В роте были в основном (по тогдашним моим понятиям) пожилые, у всех дома остались жены, дети. Я быстро познакомилась со всеми (со старшиной А. Кретовым и командиром роты К. Калашниковым не теряли связи и после войны. Кретов жил и умер в Барнауле, а Калашников – в Теплоозерске, потом в Хабаровске, где он в школах организовал музеи Боевой Славы. Умер в 91 г.). Раненых в роте не было, а вот некоторые болели частенько, особенно механик Серегин. Он был демобилизован и мне (в качестве отпуска) поручили сопровождать его в Барнаул, а когда я после приезда пришла в крайком партии, где работала зав. военным отделом Маша Конышева, то она договорилась с горвоенкомом, чтобы меня оставили в Барнауле. Меня направили инструктором в политотдел крайвоенкомата, а потом в горком партии. Так что день Победы я встречала в Барнауле. Когда сообщили, что окончилась война, то люди толпами шли на площадь Свободы, где и состоялся митинг.
5 октября 2001 г.
Н. Зайцева
Награждена орденом Красной Звезды за бои в 41 г. (награду получила в 1947 или 48 г.); медалью «За отвагу» в 42; медалью «За победу над Германией».
После войны: медаль «В честь 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», медалью «Ветеран труда», орденом Отечественной войны I-й степени и юбилейными медалями.
Н. Зайцева.
ОФ 3936
