Из воспоминаний Бывшего начальника штаба
87-й кавалерийской дивизии
майора
Вержбицкого Виктора Антоновича
Я пишу потому, что видел много людей, участвовал во многих боевых событиях, был свидетелем героических проявлений моих соратников по совместной службе в коннице, и мне хочется об этом рассказать. Я даже думаю, что обязан об этом рассказать...
Шли государственные экзамены выпускного курса Академии им. М.В. Фрунзе, и мы, слушатели, не теряли ни одной минуты на посторонние от экзаменов дела. Но этот день, когда слово "война" дошло до нас, все перевернул. Одни начали готовиться на фронт, другие бросились устраивать семейные дела, часть моих сверстников-друзей решила, что нас это не коснется, как во время финской кампании. Но коснулось всех!
Нас, семерых бывших кавалеристов, с разных курсов и факультетов вызвали в Управление Кадров Наркомата Обороны и полковник Румянцев объявил, что решением Государственного Комитета Обороны формируется несколько кавалерийских дивизий. Мне, как сибиряку, служившему до Академии на Дальнем Востоке в Особой Краснознаменной Армии (ОКДВА), предписывалось направиться на Алтай в г. Барнаул на формирование 87-й кавалерийской дивизии в должности начальника оперативного отдела штаба дивизии.
Сборы были не долги, и на следующий день, т.е. 12 сентября 1941 г. я уже сидел в вагоне скорого поезда Москва - Хабаровск и целых три с лишним дня смотрел на знакомые города, поля и горы Урала, а особенно на родные места около Омска.
Много связано с Омском: здесь я вступил в комсомол в 1922 году, отсюда был призван в армию, здесь меня принимали в партию, здесь могилы отца и матери, других родных, но тогда я еще не знал, что военные дороги вновь сведут меня с омичами, и под Ленинградом в 1943 году мне доверят командовать 364-й Омской, впоследствии Тосненской Краснознаменной стрелковой дивизией. За командование этой дивизией во время ликвидации блокады Ленинграда я был награжден орденом Красного Знамени, получил звание генерал-майора и назначение командиром 123-го стрелкового корпуса. Но все это будет значительно позже, а тогда у меня была другая забота.
Итак, Новосибирск. Штаб Западно-Сибирского военного округа, отдел кадров и короткие напутствия начальника оргмобуправления и начальника штаба округа. Попытки представить меня командующему войсками Округа генерал-лейтенанту Медведеву (я один из первых прибыл на формирование дивизии) не удались, и я получил указание связаться с Алтайским крайвоенкомом, имея в виду, что формирование надо начинать, как говорят теперь строители, с нулевой отметки. О, эта нулевая отметка! Для меня это было впервые. Одно дело прибыть в часть, где чего-то не хватает или кого-то нет, а вот нулевая отметка в чужом городе, без средств связи и места пребывания, без помощников или подчиненных - это совсем другое дело!
Но, как известно, безвыходных положений не бывает. Молодость, энергия и долг службы преодолевают любые препятствия. Из крайвоен-комата пути ведут в горком партии, в крайком ВЛКСМ, в Осовиахим, в какую-то школу, и вот уже есть место работы, немного бумаги, стол, но нет телефона; зато комсомольцы выделили пишущую машинку с копировальной бумагой (правда, на время под честное слово, но, каюсь, машинка у нас прижилась и даже уехала с нами на фронт, но уже с позволения милых комсомолок). Вот сейчас назвать бы имена этих патриоток из Алтайского крайкома комсомола, но не могу - забыл, забыл начисто, да и лет ведь много прошло, а главное, не думал я, что когда-либо буду писать об этом. Извините, славные комсомолочки!
Вскоре стали прибывать с назначениями из разных мест работники штаба дивизии, политсостав, хозяйственники и красноармейцы. Командир дивизии полковник Трантин Василий Фомич прибыл с Дальнего Востока, где он был заместителем командира 8-й кавалерийской дивизии. Начальником штаба дивизии был назначен подполковник Ефремов Георгий Михайлович, комиссаром - старший батальонный комиссар Тонконогов, тоже Георгий Михайлович. Оба из Москвы и бывшие кадровые кавалеристы, хотя давненько не сидели в седле.
Командиры полков и командиры эскадронов были значительно моложе, пожалуй, одних со мной лет и большинство из кавалерийских частей разных округов и не утративших знаний владения тактикой, конем и современным оружием. Младший командный состав и красноармейцы были призваны из запаса первой и второй очередей, бывалые служаки, но род деятельности на гражданской работе и время сказывались и на облике и на знаниях. Главное же качество этих людей было в их знании жизни, устойчивости суждений и беспредельной преданности советской власти. Среди призванных было немало работников городского и краевого номенклатурного актива, были председатели сельских Советов, колхозов, профсоюзного и партийного руководства Алтайского края, Усть-Каменогорска, Кемеровской, Новосибирской, Ойротской автономной и даже - с Томской областей.
О большинстве воинов дивизии можно было смело сказать: вот они, настоящие вояки-сибиряки-алтайцы - стойкие в обороне, дерзкие в разведке и неудержимые в наступлении. В дивизию подбирали людей, достойных тех задач, которые были известны командованию в начале формирования. Дивизия предназначалась для рейдовых операций в тылу врага. Отбор шел внимательный, не только по признаку владения конем и оружием, не только по медицинским показаниям, а главным образом по социально-демографическим данным, партийности и деловым характеристикам местных органов.
Так вот, если с отбором личного состава дело обстояло вполне благополучно (хотя было немало жалоб со стороны тех, кто по каким-либо причинам возвращался обратно в райвоенкоматы), то с конским составом дело обстояло значительно хуже. С широких алтайских степей шел необъезженный, ни разу не кованный конь, многие лошади не знали, что такое седло и оголовье-уздечка и никакого понятия об овсе, комбикорме и других лакомствах в виде куска хлеба, сахара или ласкового оклика всадника, дружеского похлопывания по спине и так далее, к чему строевые лошади всегда привычны и воспринимают это с благодарностью. Много труда и терпения требовалось от кавалериста, чтобы войти в контакт с этими животными, научить их "конюшенной цивилизации".
Формирование частей, расстановка кадров, сооружение мест расквартирования, учеба и сколачивание штабов, инструктаж командного состава, оборудование штабным инвентарем и обмундированием личного состава так заполняли время, столько было всяческих забот, что день за днем пролетали с молниеносной быстротой. А вести с фронтов шли все тревожнее и печальнее. Горько было сознавать, что враг рвется к Москве, к Ленинграду, на Украину, а мы в далекой Сибири не только не слышим разрывов снарядов и бомб, но даже не видим затемненных окон. Одно только успокаивало, что надо быстрее, лучше и с полной отдачей делать свое дело и подготовить дивизию к предстоящим боям. Мы знали, что рядом с нами, и в Барнауле и в других местах готовятся сибирские формирования, и скоро должен наступить и наш черед вступить в бой с ненавистным врагом и что сибиряки достойно покажут себя в этих схватках, как и наши предки по суворовскому принципу: "Русские прусских всегда бивали!"
К концу сентября 1941 года штаб дивизии и штабы полков были сформированы. В полках наряду с боевой подготовкой шла большая хозяйственная работа. Для размещения формирований дивизии был выделен пионерский лагерь километрах в 7-8 от Барнаула, и из числа летних построек лагеря одни были заняты штабом дивизии, другие выделены для штабов полков и на хозяйственные нужды. Но личный состав пришлось укрывать в землянках, строившихся силами самих призванных. Дело это спорилось, так как большинство красноармейцев имели навыки в разных специальностях, а горком партии и горисполком выделили необходимый материал для строительства и часть инструмента (пилы, топоры, лопаты), к тому же разрешено было спилить и часть леса в ближайших делянках. Сибирская осень наступала неотвратимо. Следовательно, надо было умело пользоваться временем, смекалкой солдата и не забывать, что рядом боевой друг - конь, которому тоже нужна и коновязь, и крыша, и ветеринарное обеспечение.
В конце октября я подготовил штабное учение на картах с ночными выходами на местность и с ориентированием по компасу на контрольных пунктах. Командир дивизии полковник В.Ф. Трантин и начальник штаба подполковник Г.М. Ефремов сделали ряд предложений по подготовке действий в ночное время, обратив внимание на то, что для нашей дивизии это являлось основной формой боя в тылу противника. Учение прошло успешно и помогло найти слабые стороны в работе штабов. Походная штабная мебель "нашей конструкции" была одобрена всеми участниками учений.
К этому времени штабные и строевые должности были укомплектованы прибывшими командирами, и среди них оказались опытные, знающие службу люди, но были и совершенно молодые, которым надо бы еще учиться, а война требовала от них этой учебы "на ходу, без теорий и зачетов". Принимая активное участие в формировании 87-й кавалерийской дивизии на Алтае в г. Барнауле, я вспоминаю теперь особенное, теплое и заинтересованное отношение к нашим армейским нуждам со стороны городских и краевых административно-хозяйственных органов, а особенно партийных и комсомольских. Любой командир полка или начальник его штаба, работник штаба или политотдела дивизии по заданию командования, а то и по своей инициативе обращался в нужную ему городскую или краевую организацию с какой-нибудь просьбой и всегда находил и сочувствие и поддержку.
Над нами, операторами, негласно шефствовали работники крайкома комсомола, и все наши канцелярские нужды были удовлетворены, даже с запасом для фронта. Политотдел держал связь по линии парторганов города, а расторопный и хозяйственный начальник штаба 244-го кавалерийского полка майор Шаповалов "держал связь" с работниками Барнаульского шубно-мехового комбината, результатом чего все старшие командиры были одеты в чудесные овчинные полушубки. Как нам пригодились эти барнаульские изделия: теплые носки и меховые рукавицы, теплое белье и подшлемники, меховые безрукавки у всего рядового состава и сердечные дружеские пожелания быстрейшего разгрома ненавистного врага...
Мы, выполняя наказ алтайцев, в первых же боях за Ленинград на реке Волхов, под Любанью и на реке Оредеж полностью разгромили 215-ю пехотную дивизию немецко-фашистской армии, и послали такое донесение славным землякам-алтайцам.
Время неудержимо шло вперед, приближалась 24-я годовщина Великой Октябрьской революции, заканчивалась боевая и политическая подготовка, отрабатывались, учебные стрельбы, верховая езда во взводах и эскадронах, владение холодным оружием, полигонные расчеты в артиллерии, проверка работы тылов, а оружия все не было. Использовались макеты, некоторые запасы учебного оружия Осовиахима, самодельные приспособления и т.д.
Накануне праздника была получена шифровка о подготовке дивизии к погрузке и отправке на фронт по железной дороге. С этого и началась вторая часть работ, связанная с расчетами на погрузку, тренировок личного и конного состава на погрузочных площадках и оборудование необходимого количества мостков-сходен, согласование с администрацией железной дороги и расписания частей дивизии по эшелонам с учетом их самостоятельности для боевых действий на случай внезапного соприкосновения с противником и охрана их в пути с воздуха.
Надо сказать, что процесс погрузки в вагоны конского состава и в мирное время, даже для кадровых лошадей, не обходился без случаев травматизма и особых забот для командного состава, а в данном случае нашего мало подготовленного степного коня, не видавшего в глаза вагона, сходен и прочих "страшных" приемов погрузки, нелегко было заставить добровольно войти в вагон. Беда была еще в том, что основная воинская площадка была с расчетом на 5-6 вагонов, а остальные грузились с временной площадки по длинным мосткам-сходням. Казалось бы, вот уже преодолен страх, конь дошел до порога вагона, так нет, он вдруг фыркает, дает "дыбки" и летит вниз вместе с красноармейцем. И... все начинается сначала.
Но преодолели и это, и без "ЧП" дивизия первым эшелоном двинулась на фронт 20 ноября 1941 года, а для контроля у меня были только условные железнодорожные номера эшелонов, именуемые "аннушками".
Куда ехал каждый кавалерийский полк, особенно на разветвленных дорогах перед Уралом, никто не мог ответить, ибо не знал станции высадки, кроме самих железнодорожников. А в пути было немало "крупных разговоров" со станционными начальниками и, главным образом, потому, что эшелоны ставили на вторые, третьи, а то и дальние пути, а водоразборные колонки, как известно, всегда у первого пути - вот и уложись за те 30-40 минут напоить лошадей всего эшелона, когда надо нести воду в водопойных ведрах, подлезая под вагоны или перелезая через тамбуры впереди стоящего поезда. Много было и других "неудобств" на этом далеком пути, но радовало то, что мы последовательно получали обещанное оружие, снаряжение, и, подходя к станциям Данилов-Буй, уже устанавливали зенитные пулеметы на станках Соколова. Чувствовалось, что мы приближаемся к прифронтовой полосе.
Штаб дивизии расположился на станции Чебсара, районном центре Вологодской области, а кавалерийские полки - по окрестным селам этого же района. К 30 ноября 1941 года дивизия сосредоточилась после длительного переезда на железной дороге и приступила к завершению боевой готовности и освоению оружия.
Надо сказать, что все организации Чебсарского района приняли участие в размещении частей дивизии, снабжении фуражом и делали все необходимое, чтобы рядовой и командный состав чувствовали себя желанными гостями на Вологодской земле.
Но недолог был наш отдых. В начале января 1942 года мы уже были на станциях Большой Двор и Бабаеве, где впервые увидели результаты бомбежки немецкой авиации и частично "познакомились" с приемами выгрузки прямо на грунт без воинской площадки и сходен. Фашистская авиация группами по 9 и 27 самолетов шла на бомбежку Волхова и гидроэлектростанции, а отдельные самолеты-истребители, разворачиваясь, с воем шли на станции, прилегающие к ним поселки и эшелоны на станционных путях. Вот здесь проявилось стадное чувство степных лошадей. Стоило одну лошадь вывести из выгона, как сразу же бросались остальные, не дожидаясь очереди, а то и прямо прыгали на землю без сходен. Оставалось отвести их в укрытие. Знакомство с бомбежкой - не очень приятное ощущение, но на первый случай обошлось без особых травм и показало, что мы можем мобильно и без паники решать внезапно возникающие задачи.
После выгрузки дивизия в конном строю начала двухсоткилометровый марш и, сосредоточившись в районе станции Неболчи, вошла в состав 13-го кавалерийского корпуса под командованием генерал-майора Гусева Николая Ивановича.
Итак, мы стали боевой единицей в составе действующей армии, вновь созданного Волховского фронта. И обрели "свое" - кавалерийское - начальство. Почти два дня мне пришлось провести в штабе кавалерийского корпуса, чтобы ознакомиться с работниками штаба, получить карты местности и дождаться для дивизии боевого приказа. За это время я узнал, что начальник штаба полковник Казачок Сергей Борисович и начальник оперативного отдела подполковник А.И. Негода так же, как и я, призваны в кавалерию из других войск, но бывшие кавалеристы. Комиссар корпуса Ткаченко когда-то давно был на партийной работе в кавалерийских частях, а командир корпуса майор Гусев Николай Иванович был комиссаром Генерального штаба до начала войны.
Тем временем события развивались стремительно: 2-я ударная армия Волховского фронта, которой командовал генерал-лейтенант Клыков, прорвав оборону противника западнее реки Волхов, устремилась на запад. А наша 87-я кавалерийская дивизия вот-вот должна была войти в прорыв и, уходя на запад и северо-запад, совместно с другими соединениями стрелковых и кавалерийских частей корпуса обязана громить тылы и штабы противника, продвигаться к осажденному Ленинграду, ликвидировать блокаду.
В ночь на 26 января 1942 года дивизия вышла на восточный берег реки Волхов, и вот тут-то мы почувствовали силу бомбовых ударов. Уже с пяти часов утра на блестящем льду реки Волхов два кавалерийских полка были атакованы фашистскими бомбардировщиками. Со страшным визгом и завыванием самолеты сбрасывали бомбы на беззащитные колонны эскадронцев. Ширина реки здесь доходит до 300-400 метров, и никаких укрытий на берегах нет. Мы, стоя в конном строю на берегу в мелколесье, видели, как беспрепятственно самолеты противника заходят на цель и сбрасывают свой смертоносный груз, но ничем не могли оказать содействие нашим боевым друзьям. Ни в воздухе, ни на земле никто не мешал немецким бомбардировщикам творить свое черное дело. Бомбы рвутся на льду, другие пробивают его, и тогда огромные фонтаны воды и льда летят в разные стороны, ранят осколками лошадок, перевертывают тачанки, повозки и, казалось, разносят в разные стороны наших кавалеристов. И на другом берегу реки, когда стало совсем светло, противник по-прежнему продолжал бомбить дивизию до самой темноты. 244-й кавалерийский полк был задержан в районе сосредоточения, а штаб дивизии, 236-й и 241-й кавалерийские полки рассредоточились и, укрываясь, поэскадронно продолжали движение в направлении Мясной Бор - Новая Кересть.
На всю жизнь запомнился нам этот черный день - 26 января 1942 года. Летчики-фашисты, совершенно обнаглев, снижались до ста-ста пятидесяти метров и гонялись за отдельными группами всадников. Двигаться по дороге или лесной просеке было совершенно невозможно. Это я испытал на самом себе, выполняя приказ комдива Трантина установить связь с командиром полка майором Романовским. Двигаясь по просеке со старшим лейтенантом Суржиковым и двумя коноводами, мы трижды были атакованы с воздуха истребителями противника. Только благодаря счастливой случайности мы избежали ранений.
Однако, подводя итоги потерь за 26 января, было установлено, что они (в сравнении с другими днями позже) были совершенно незначительны: 9 человек убито, 11 ранено, и всего только 16 лошадок мы не досчитались, а казалось, что полки рассеяны и разгромлены. Но это была первая наша встреча с врагом, и поэтому было такое первое впечатление о боевом дне.
Самое главное, как вывод из этого дня, была утрата нашего главного качества кавалеристов - внезапность. Противник хорошо понял, что на этом направлении вводится свежий резерв - конница, и предпринял все возможные меры, чтобы противодействовать нашему наступлению в глубину своей обороны.
Конечно, в старших штабах планировалось прикрытие дивизии с воздуха при вводе в прорыв, и авиаторы подтвердят свое участие в боях в этот день, но силы были далеко не равны, и мы не будем спорить или обвинять кого-то, что остались беззащитными перед сильным врагом. Главное здесь в том, что сил и средств в то время у нас было мало!
К утру 27 января 1942 года дивизия всеми полками вошла в прорыв и, сбрасывая мелкие заслоны противника, начала громить тылы Любаньской группировки, а 236-й кавалерийский полк, по донесению начальника штаба майора Надирадзе, овладел Ольховскими выселками. Командир дивизии полковник Трантин В.Ф. не поверил донесению и поручил мне убедиться в достоверности факта. Побывав в полку и встретившись с комполка Романовским, мы определили, что это Ольховка, что надо штабу полка немедленно переехать ближе к командиру полка. Я доложил комдиву, что полк успешно наступает в заданном направлении, а недостаток артиллерийских снарядов для полковых пушек надо немедленно восполнить, что и было сделано.
Через офицеров связи полков была подана команда: при обнаружении проводов телефонной связи между деревнями ликвидировать их, и начальник связи старший лейтенант М.Г. Пискунов был особо проинструктирован начальником штаба Г.М. Ефремовым, чтобы полковые и дивизионные связисты выполняли эту задачу как первоочередную. Эта мера очень помогла 244-у кавалерийскому полку при наступлении на село Вдицко, которое полк майора Дорофеева Николая Васильевича к исходу дня 28 января захватил почти без потерь.
Богатыми были трофеи во Вдицко, но главными были командирские лошади до 25 голов. Сразу было решение комдива переместить штаб дивизии во Вдицко. Много увидело трагедий это село потом, и сейчас нет его на территории Тосненского района.
Конечно, было ошибкой занимать большое село для размещения штаба, но мороз, долгие бессонные ночи, усталость вынуждали на такое решение. Однако не далее, как на другой день, мы убедились, что авиация противника не даст нам житья под крышей, и снова пришлось уходить в лес под спасительные кроны вековых сосен и елей.
Самолеты противника, вроде бы, потеряли нас, к тому же стали чаще появляться наши истребители, и мы были свидетелями ожесточенных схваток в воздухе.
К исходу дня 29 января 1942 года 241-й кавалерийский полк овладел Новой деревней, и тем самым была перехвачена железная дорога Любань-Новгород, а остальные полки, ведя наступление на север, встретили упорное сопротивление противника на рубеже Кривино - река Ровань, не смогли с ходу овладеть подготовленным рубежом с дзотами. В этих боях 31 января погиб комиссар 236-го полка Рыкалов Алексей Алексеевич, которого похоронили с воинскими почестями в селе Вдицко.
До исхода дня 3 февраля полки дивизии вели бои за деревню Ручьи, но особого успеха не имели, хотя и окружили с трех сторон этот опорный пункт врага. Мне пришлось выезжать в штаб 191-й стрелковой дивизии для согласования совместного удара по засевшему в дзотах противнику, но и совместные усилия успеха не принесли.
В этом бою погиб мой друг, второй наш командир 244-го кавалерийского полка Николай Васильевич Дорофеев, и его должность принял начальник штаба полка майор Шаповалов.
4 февраля комкор Н.И. Гусев приказал передать боевой участок 191-й стрелковой дивизии, а 87-й кавалерийской дивизии отойти в район Горка, Поддубье, Куболов с задачей в последующем наступать во втором эшелоне за 25-й кавалерийской дивизией в направлении станции Родо-финниково.
Выполняя приказ, штаб дивизии отошел на 5-7 километров от переднего края и вновь разместился в маленькой деревушке (не помню ее название), забыв о печальном опыте во Вдицко. День 5 февраля был солнечный, морозный, и авиации противника почему-то не было. Мы сидели за столом в крестьянской хате и обедали. Наш чудесный повар-кудесник Лебедев, бывший работник лучшей в Барнауле столовой приготовил отменный борщ, и мы с великим удовольствием отдавали честь его искусству. За столом был комдив Трантин, комиссар Тонконогов, начальник штаба Ефремов, начальник особого отдела Скардин, комиссар штаба дивизии Бондаренко, начальник разведки Каширин и я. Подполковник Ефремов, по обычаю, сидел у ближнего ко мне торце стола. Стол крестьянский, большой, сделан, наверное, еще прадедом хозяйки, промаслен и просален, из толстенных кленовых или березовых досок, словом, крепок и устойчив на века.
И вот, откуда ни возьмись, одинокий самолет противника резко пикирует вдоль улицы и дает две-три очереди из пулемета. Несколько пуль просвистело у нас над головами, а одна, ударившись о торец стола, срикошетировала, и остатки ее без мельхиоровой оболочки под углом больше 90 градусов врезалась в мягкие ткани живота начальника штаба Г.М. Ефремова. Ну, конечно, переполох, конец обеда - и новый вывод: не доверяйся тишине, а главное, не располагай штаб в населенном пункте.
Теперь, оглядываясь на пройденный путь и великую массу поучений на этот счет из опыта, следует сказать, что ранение то было пустяком. Остатки пули застряли в жировой прокладке раненого, но тогда наш главный врач Соколов Лев Александрович да и мы забили тревогу. Вызвали самолет, и к вечеру подполковник Ефремов был отправлен в армейский госпиталь, а оттуда благополучно доставлен в Москву.
Мне пришлось принять его должность и без особого труда войти в ритм боевых дел дивизии до конца этой операции и последующего переформирования в 327-ю стрелковую дивизию.
А бои по-прежнему продолжались с неослабевающей силой, и к 6 февраля 241-й кавалерийский полк по бездорожью, лесными просеками вышел к селу Веретье. До 17 февраля, ведя непрерывные бои, дивизия продвигалась в общем направлении на Оредеж и, несмотря на упорное сопротивление, выбила противника из Малого Еглино и Большого Еглино, захватив окраину села Каменка по западному берегу р. Оредеж, но дальше продвинуться не смогла.
Трудно выразить словами, с каким нетерпением ждали ленинградцы нас, "гусевцев". Каждый день радио и газеты передавали сообщения о боевых делах кавалеристов. Зима 1941 года, морозы, обстрелы вражеской артиллерии и голодные пайки никогда не исчезнут из памяти героев-ленинградцев. Мы тоже хлебнули немало невзгод, находясь в снегу по пояс, под елками в шалашах, при отсутствии фуража и продуктов, под непрерывным минометно-пулеметным огнем противника, но главной силой, двигавшей нас вперед, был Ленинград, его исстрадавшееся население и клятва быть стойкими в лишениях и мужественными в боях за Родину. Я не помню случаев паники или, хуже того, дезертирства в рядах кавалеристов, растерянности в среде командно-политического состава и штабов. Наоборот, неудачи сменялись активными мероприятиями, перегруппировкой сил, изысканием новых возможностей для ударов по врагу. Огорчало, правда, одно: нет маневра для лихого кавалерийского удара, как этому учила вся история боевых действий конницы. Но времена были другие, условия боя и соотношение сил далеко не в нашу пользу. И, тем не менее, рейд конницы кавалерийского корпуса Гусева по тылам противника вынудили немецкое командование отказаться от повторного штурма Ленинграда и израсходовать свои резервы на отражение январского наступления Волховского фронта.
Попытки 241-го кавалерийского полка уже под командованием участника гражданской войны майора Н.И. Каширина, сменившего заболевшего т. Беленко, и 236-го кавалерийского полка, тоже во главе с новым командиром "неистовым грузином" Надирадзе, сменившего погибшего т. Романовского, до самого конца февраля не принесли существенного изменения обстановки, хотя предпринимались смелые вылазки, атаки и выходы в глубину обороны противника. У соседей справа и слева тоже темп наступления постепенно замер, и комкор приказал перейти к обороне занятых рубежей.
К середине марта, с подходом двух лыжных батальонов из резерва 2-й ударной армии, была организована атака на узком фронте в направлении на Каменку в полосе 236-го кавалерийского полка, но лыжные батальоны прибыли с большим опозданием, к тому же они были подготовлены очень плохо к транспортировке на шлейках за всадниками и во владении лыжами вообще, поэтому и кавалеристы 236-го кавалерийского полка не выполнили поставленных задач, и в итоге, как пишут в информационных сводках, части перешли к поискам разведчиков и удержанию занимаемых позиций.
В эти дни штабам дивизии и полков пришлось много поработать, чтобы установить истинное положение наших частей и переднего края противника, стыков с соседями, их обеспечения на случай контратак противника и, наконец, разумному размещению штабов, тылов и организации связи. Весна уже настойчиво заявляла о своем прибытии, надо было готовить дороги в этом лесисто-болотистом и торфяном районе, где каждая воронка от снаряда, бомбы или мины делала опасным движение не только повозок, но и пешего, а особенно - всадника. Ко всему перечню забот стало известно, что противник предпринял успешную контратаку в нашем тылу на рубеже ввода в прорыв, и ему удалось закрыть на рубеже Мясной Бор - Новая Кересть узкий участок прохода. Поступление боеприпасов, фуража и продовольствия прекратилось на какое-то время, и мы стали довольствоваться "посылками с воздуха" в виде сухарей, бекона и медикаментов.
Однажды ночью, при встрече самолета У-2 на площадке, был и комкор генерал Н.И. Гусев. При заходе на цель "кукурузник" сбросил мешок со снедью прямо на нас. Мешок в двойной упаковке упал у наших ног, разорвался, а "осколки" сала не повредили никого и были тотчас пущены в дело!
Первый опыт уже пошел на пользу, и я распорядился сломать, вернее, разобрать дом в Малом Еглино и перенести его в лес, где и разместился штаб дивизии, командование и рядом в блиндажах - начальники, офицеры штаба. Все это саперы сделали быстро и хорошо замаскировали. Потерь уже не было.
Жили мы дружно, работали напряженно, ели все вместе, спали вповалку на одних нарах, и нас не беспокоило, что где-то там, за нами, идут бои, чтобы вновь восстановить "прямое сообщение" на рубеже прорыва и обеспечить конников питанием, фуражом и боеприпасами, что, кстати, через некоторое время и было осуществлено частями прикрытия 2-й ударной армии.
Мы питались в основном кониной, сухими овощами, а наш повар Лебедев придумывал даже "деликатесы" из скудного набора. Находившиеся около нас пехотные части тоже кормились за счет сохранившихся убитых лошадей. Но вот с конским составом дело было гораздо хуже. Кормить их практически было нечем. Того, что подбрасывал авиатор (в основном - комбикорм), было недостаточно. Приходилось искать по пустошам и болотам оставшиеся стога и копешки сена, распределять их по частям и вывозить, большей частью, ночью "из-под носа" у противника, разбирать соломенные крыши и даже пускать "на выпас" наших алтайских степняков. Лошади худели день изо дня.
Однажды начальник связи капитан М.Г. Пискунов предложил мне поехать на болото, кажется, Соколий Мох. Это далеко от расположения наших частей. А ему доложили связисты с контрольного поста, что видели стога сена, и без охраны противника. Комдив полковник В.Ф. Трантин разрешил эту рекогносцировку, и мы с Пискуновым и коноводами проделали за ночь сорокакилометровый путь, обрадовав утром комдива, что на болоте, действительно, есть около десятка стогов сена. На другую ночь верхами и с волокушами наши бойцы доставили долгожданный корм и, конечно же, кони быстро его уничтожили.
Приезжал к нам корреспондент армейской газеты. Мы тогда подумать не могли, что это будущий герой Советского Союза Муса Джалиль. Много было всяких встреч, а эта рядовая с представителем прессы не оставила особого впечатления, пока казанские следопыты-пионеры из Дворца молодежи не напомнили мне о том, что статьи о "гусевцах" и интервью об алтайцах писал не кто иной, а их земляк, прославленный поэт, создавший "Моабитскую тетрадь".
До 15 мая 1942 года дивизия вела оборонительные бои на рубеже р. Оредеж. И вот боевым приказом № 05813 кавалерийского корпуса дивизии предписывалось передать боевой участок стрелковым частям и походным порядком выйти в район Мясного Бора, западнее поселка Селищинский, а по прохождении остальных частей корпуса сосредоточиться на восточном берегу р. Волхов к 25-27 мая в районе Заречие, Губареве, Мшага, что и было выполнено точно. Нелегко было двигаться кавалеристам в зимнем обмундировании под яркими и горячими лучами солнца по размокшей торфяной жиже, перелесками и под атаками авиации и артиллерии противника. Единственной проходимой дорогой была насыпь узкоколейной железной дороги. Это облегчало задачу немецким асам. Обессиленные кони не реагировали на налеты. Достаточно одного примера: мой резвый и когда-то красавец "Витька" едва переставлял ноги, был весь в струпьях, и часто коноводу Н.И. Гатилову приходилось вместе с другими красноармейцами помогать ему перебираться через канаву или небольшую преграду. Но другим надо было еще тянуть повозки, артиллерийские орудия и другой инвентарь. Сильно поредели наши полки, но и тут, в новых испытаниях, не было обреченности, уныния или страха. Были и песни, и шутки, и бодрость, присущая сибирякам, видавшим виды.
Недолгим оказался наш отдых на привольных мотинских лугах и у гостеприимных новгородских колхозников. Быстро шли на поправку и наши боевые кони, начало поступать пополнение из близлежащих госпиталей. Получили часть летнего обмундирования, пополнялись запасы артиллерии. Питание стало нормальным, казалось, все идет к лучшему, дивизия вновь набирает силу для будущих сражений. Но и враг не дремал. Он предпринял новое наступление в район Мясного Бора и, отбросив фланговые заслоны, перехватил коридор, связывающий части 2-й ударной армии с восточной группировкой наших войск.
Надо было выручать попавших в окружение штаб 2-й ударной армии и стрелковые части различных соединений, как они выручали нас. 12 июня 1942 года 244-й кавалерийский полк с приданными саперным взводом, связистами и передовым командно-наблюдательным пунктом вновь был выведен на злополучный рубеж у Мясного Бора.
Около полумесяца 25-я кавалерийская дивизия и наш 244-й кавалерийский полк вели ожесточенные бои по разблокированию частей 2-й ударной армии. Будучи с комдивом на НП, я видел выходящих из окружения и, откровенно говоря, радовался, что мы минули эту страшную долю в начале мая, и чего тут больше - счастья, умелого выполнения приказа или недостаточно организованной разведки у противника, который мог тогда нанести нам такой же урон.
Как и тогда, в пешем строю, отважно вели бой кавалеристы 98-го, 100-го кавалерийских полков 25-й кавалерийской дивизии и наш 244-й кавалерийский полк и обеспечили выход из окружения измученным, обессилевшим, раненым и безоружным воинам. Разве может забыться эта трагедия, в которой главную роль сыграл предатель Власов?..
Еще около месяца продолжалась учеба, сколачивание и экипировка нового пополнения, приведение в боевую готовность частей дивизии на привольной новгородской земле. За это время произошли некоторые изменения в командовании. Полковник Трантин, этот заслуженный кавалерист 5-й легендарной Блиновской дивизии, стал генерал-майором и заместителем командующего 2-й ударной армией, в командование которой вновь вступил прибывший после лечения генерал-лейтенант Клыков. Комдивом 87-й был назначен начальник штаба 80-й дивизии полковник Поляков Николай Антонович, мне предназначалась должность начальника оперативного отдела штаба армии, от которой я наотрез отказался и настоятельно просил назначить меня на строевую должность, но в конницу.
А тем временем пришел приказ о переформировании 87-й Алтайской кавалерийской дивизии и всего 13-го кавалерийского корпуса в стрелковые дивизии. Вот тут-то и началось "великое брожение" в среде наших командиров-кавалеристов.
Во-первых по приказу командующего Волховским фронтом генерала армии К.А. Мерецкова надо было сформировать отдельный кавалерийский полк из отличных всадников, 3-х эскадронного состава сабельников, комендантского взвода, взвода связи и батареи полковых пушек, во-вторых, для откомандирования на центральное направление надо было выделить значительное количество командного состава от командира эскадрона и выше.
Это, как говорят, подлило масла в огонь. Все хотели быть в числе отобранных, а тут велся разговор с каждым в отдельности и не без твердости при решении участи каждого. Мало кто подчинялся безропотно, да и легко было понять сердце кавалериста, когда предлагают службу в новом роде войск, да и к тому же в пехоте. Не будем их судить строго, не без вины и мы с вами. Моя, например, участь была решена Военным Советом 2-й ударной армии, и я ожидал ее в седле у штаба армии в течение почти трех часов. Новый начальник штаба армии, теперь генерал-майор СБ. Казачок, выйдя ко мне после заседания, изрек: "Поздравляю, твоя взяла! Назначен заместителем командира 327-й стрелковой дивизии к Полякову, который будет комдивом 327-й!"
Уж и не помню, обрадовался я тогда или нет, но продолжать упорствовать уже было бесполезно. Так и не расседлав коней в штабе 2-й ударной, мы с коноводом Гатиловым и лейтенантом Соколовым отбыли к "новому" месту службы - фактически вернулись в свой штаб, именуемый теперь штабом 327-й стрелковой дивизии.
Многие мои сослуживцы получили разные назначения: майор Нади-радзе уехал учиться в Академию имени М.Ф. Фрунзе, старший лейтенант Пискунов попал в авиацию, майор Т.Л. Михайлюк стал заместителем командира полка, майор Каширин направлен на лечение во фронтовой госпиталь, комиссар дивизии Тонконогов получил направление в политуправление фронта, а на этой должности в стрелковой дивизии стал Е.Ф. Дурнов, новым начальником штаба был назначен подполковник В.М. Яиров.
В основном штаб дивизии оставался с теми же командирами, что и до формирования. В этом составе мы и провели еще одну Синявинскую операцию в районе Гатилово-Вороново в августе-сентябре 1942 года, а вскоре я был назначен командиром 294-й стрелковой дивизии в 4-й гвардейский корпус генерала Гагина 54-й армии Волховского фронта.
Теперь, через 37 лет, оглядываясь на пройденный путь по дорогам войны от Невы до Эльбы, вижу, что усилия алтайских кавалеристов не прошли бесследно. Ленинград выстоял и победил, а наши лишения, утраты и раны были каплей, крупицей в массовом подвиге советского народа за независимость Родины.
Задачей нашей теперь надо считать, как боевой призыв ветеранов к ветеранам: восстановить по крупицам, деталям, пусть даже крохотным в масштабе всей войны, историю народного подвига.
Что может быть достовернее, ярче живых свидетельств очевидцев, прямых участников героических событий? И новые, молодые читатели, я уверен, будут благодарны нам за этот живой коллективный рассказ о людях, о наших современниках, сделавших свое время великим и незабываемым.
Честь и слава вам, безвестные, погибшие в боях за Ленинград, отважные кавалеристы-алтайцы!
