Воспоминания ветерана 178-й дивизии
Филатова Валентина Петровича
ИМ БЫЛО ВСЕГО ВОСЕМНАДЦАТЬ
Воспоминания участника битвы за г. Ленинград
(машинописный текст)
В. П. Филатов
«Последний бой, последний бой – он трудный самый»
Позади прошли тяжёлые бои. А это 180 км смертельных дорог от Ленинграда до Выборга. Немецко-финские войска поспешно отступали на северо-запад. 20 июня 1944 года оставили г. Выборг и устремились в район Сайменского канала. Вечером 20 июня 1944 г. я был срочно вызван в штаб 386 стрелкового полка. Командир полка подполковник Савченко и начальник штаба майор Гашников были серьёзно озабочены сложившейся обстановкой. Противник, прекрасно владея обстановкой и местностью, быстро оторвался от наступающих наших полков, и лесными дорогами организованно отступал, сохраняя живую силу и технику.
Задача была поставлена сложная: собрать остатки личного состава батальона и провести рейд-разведку путей отхода противника, не вступая с ним в открытый бой. Разведка – не из легких, т.к. отсутствие дорог, глухие еловые леса, нагромождение гранитных валунов ледникового периода, вражеские засады осложняли выполнение поставленной задачи.
Надо отметить, что финны прекрасно ориентировались на своей местности, обладали незаурядной смелостью и сноровкой, физически закалены, прекрасно владели холодным и огнестрельным оружием. Личное холодное оружие, – финский нож, – носили все солдаты и офицеры.
Хоть и с большим опозданием, но нам тоже вручили ножи, наспех сработанные. Они были тяжелы, неудобны, грубо обделаны. Вскоре эти наспех сделанные ножи были «утеряны», и многие наши солдаты и офицеры вооружились трофейными финками, которые не раз потом выручали нас в рукопашной схватке.
Трофейная финка изготовлялась из лучших сортов стали, поверхность полированная, рукоятка из карельской березы с нанесённым, путём выжигания, рисунком головы лося – богатыря финских лесов.
Нож сбалансирован и удобен для нанесения смертельного удара на расстояние до 10 метров. И эти смертельные удары-броски финского ножа из-за гранитных валунов получали не раз наши бойцы и офицеры. Не случайно был издан приказ о запрещении ходить в одиночку. Только по два-три человека.
Сумерки в здешних местах наступают быстро, и солнце, спустившись за горизонт, приносит прохладу и с болот тянет сыростью. Сформированный отряд из батальона в количестве 72 человек вышел на исходный рубеж вдоль железнодорожной насыпи, идущей на Выборг.
С наступление темноты отряд начал продвижение к высоте 138, что севернее нашей обороны 4-5 км. Соблюдая меры предосторожности, преодолевая островные валуны и болота, промокшие до нитки, без боя и потерь, отряд к рассвету достиг заданной высоты. Вся сложность скрытного перехода заключалась в том, что в это время, в районе боевых действий на Карельском перешейке наступили белые ночи.
Высота, как высота. Грунт тяжёлы, каменистый, кругом – багульниковые болота, на вершине – сосновый лес с берёзовым подлеском, разместившийся между гранитными валунами, поросшими мхом. Вершина высоты обозначена знаком – триангуляционным деревянным пунктом (вышкой).
Сверили по карте – всё правильно. Приказ занять круговую оборону выполнялся без лишних команд и шума. Настроение боевое и бодрое. Ординарец Ваня Феськов разложил на плащ-палатке нехитрый завтрак: мясную тушёнку, сало свиное, хлеб. Завершался завтрак чаем с сахаром из фляжек. Подкрепившись, развернули рацию и доложили «первому» о прибытии на высоту 138.
Обойдя занятую оборону, ещё раз проверил расстановку огневых средств. На наиболее опасных подходах к высоте было выставлено пять ручных пулемётов. Из-за большого веса и сложности перехода станковые пулемёты не участвовали в операции. Большинство солдат имели автоматы с запасными дисками, ручные гранаты и финские ножи.
Просветлели вершины сосен, но на болотах лежал плотный туман. Просыпался очередной боевой день. Что-то он принесёт нам. Утренняя тишина настораживает. В направлении Сайменского канала прослушивался глухой лязг и рокот двигающихся танков и автомашин.
Окружающая нас природа финских лесов и озёр создана для мира между людьми, а тут вторглась страшная война, унося ежедневно тысячи людей. Окружающая обстановка не предвещала нам беды внезапного нападения противника. Но оно случилось. Финны двумя батальонами при поддержке артиллерийского и миномётного огня внезапно атаковали наши позиции.
Разгорался тяжёлый и кровопролитный бой. Силы были далеко неравные. Трескотня автоматов, разрывы мин и снарядов сливались в сплошной тягостный шум, сквозь который прорывались стоны и крики наших солдат, израненных и истерзанных свинцом противника.
Убит командир пулемётного взвода Лошкарёв, тяжело ранен капитан Иванов. Командование отрядом полностью принимаю на себя. Обстановка с каждым часом становится критической.
В расщелину между валунами, где был организован медпункт, стали поступать раненые. Их уже много. На лицах беспокойство и тревога. Санинструктор Князев еле успевает оказывать им первую помощь.
Кольцо наступающих финнов и немцев все сжимается. НА исходе боеприпасы. Наличный состав обороняющихся наших солдат сильно поредел и насчитывал не более 15-18 человек. В связи с резко обострившейся обстановкой принимаю решение спрятать в дальнем углу расщелины не сданные личные документы, награды, топократы, несколько автоматов и два цинка с патронами. Туда же засунули разбитую рацию.
Бой не на жизнь, а насмерть шел весь день. К полудню огонь с нашей стороны стал ослабевать. То тут, то там лежали убитые. Из офицеров батальона я еще был на ногах и оставался в строю.
Не давая противнику с ходу овладеть нашими позициями, приходилось передвигаться короткими перебежками под свист пуль от одной пулеметной точки к другой, ведя на ходу автоматный огонь короткими очередями по наступающим немцам и финнам. Вызванный по рации артогонь наших орудий на себя, с целью осечь наступающего противника, не дал ощутимых результатов.
Со стороны триангуляционной вышки внезапно прорвались финны. Я их вижу отчетливо и делаю попытку оставшимися солдатами организовать контратаку. Последний шанс приостановить наступающих срывается.
Брошенной из-за валуна немецкой ручной гранатой (мы их называли толкушкой) я был сражен, получив множественное осколочное тяжелое ранение в голову, обе руки и левую ногу. Ординарец Феськов делает мне перевязку. Сознание меня покидает. Санитар Ахметзянов пытается укрыть израненного своего командира в расщелине, где уже лежат тяжелораненые солдаты и офицеры. И в этот момент «прилетает» еще одна граната. Осколками ее добавляется еще одно ранение в ту же левую ногу. Разбита вторая рация, и мы лишены возможности поддерживать связь с командованием. В суматохе боя Феськов подумал, что я убит, ушел в болото, прикрыв мое тело плащ-палаткой. Болотами он все же добрался к своим и доложил о разыгравшейся трагедии.
Бой стих, бой проигран. Оставшиеся в живых свидетели рассказывали потом, что весь пункт медпомощи, где лежало около 20 тяжелораненых, финны и немцы забросали гранатами, подававших признаки жизни расстреливали в упор из автоматов короткими очередями.
Я лежал без сознания и не подавал признаков жизни, но финны все же подошли ко мне и, увидев торчавший планшет, перевернули меня на бок и отрезали финкой его. Но на этом дело не закончилось. Одержимые садизмом, в злорадстве над жертвой, стали наносить коваными сапогами удары по голове и лицу. Чудом остались целыми глаза – спасла многослойная повязка из бинтов, наложенная ординарцем Феськовым на голову и разбитые мягкие ткани лица. А вот зубы были выбиты, да так, что я уже сорок с лишним лет пользуюсь искусственными.
Сознание приходило медленно. Все еще галлюцинировалась глухая трескотня немецких автоматов. Словно под водой я находился. Накатившийся мелкий теплый летний дождик и наступившая тишина действовали отрезвляюще. Осторожно, постепенно пытаюсь освободиться от навала убитых наших солдат. Я оказался придавленным ими.
Все тело ныло, в голове звон и шум, как в сосновом лесу при ветре. Левая нога не слушалась – осколками гранат она была разбита с повреждением костей. В сапоге хлюпала теплая кровь. Осколочный удар по ноге, в какой-то степени, был смягчен за счет засунутого за голенище «кирзачей» партийного билета перед боем. В госпитале потом мне показали партбилет, залитый кровью и пробитый в двух местах осколками. Выкарабкался я из кучи мертвых тел, сдвинул марлевую повязку с глаз, и стал, вдыхая свежесть летнего дня, прислушиваться и соображать, что же произошло? В состоянии тяжелой травмы очень и очень трудно воспроизводилась картина боя. Кое-что стало проясняться. Попытался кричать и звать кого-нибудь на помощь. И этот слабый крик был не от страха, он был инстинктивным. И за этот неосторожный шаг я чуть было снова не стал жертвой для противника.
Буквально в 30-4- метрах я услышал звуки приближающихся по мелкому сосняку немцев. Они уверенно приближались в мою сторону, разговаривая громко и весело на немецком языке. Это оказались связисты, тянувшие куда-то телефонную «нитку». Их было трое здоровенных молодых солдат вермахта. Продление, говорят, хуже смерти. Зарыться снова среди убитых наших солдат нет сил, да и не успею. Быстро надвигаю повязку на глаза, стараюсь не шевелиться и не дышать, замаскироваться под убитого. Защититься нечем, нет не пистолета, ни гранат, да и обе кисти рук пробиты осколками и опухли. Лежу и жду своей участи. А вдруг обнаружат – конец тогда. Поравнявшись со мной, они взвели автоматы, остановились, закурили, весело болтали, осмотрели печальную картину, и убедившись в том, что здесь со всеми покончено, быстрыми шагами стали удаляться вниз к болоту, громыхая разматывающимися на ходу катушками с телефонным кабелем. По синему цвету кабеля можно было определить, что здесь налаживалась связь с командованием финского пехотного батальона.
Пронесло! Был полдень второго дня, дня, когда ровно три года назад, 22 июня 1941 года, началась война.
Надо что-то делать, надо предпринимать попытку ползком на локтях уйти в болото. Замысел под влиянием какой-то внутренней тревоги не срабатывал. Так я пролежал до сумерек. Дождь все накрапывал, вносил какую-то струю свежести и силы. К вечеру, воробьиными шагами пополз, упираясь локтями в землю, в сторону спасительного болота. Там я решил отлежаться до рассвета: попить болотной воды, набраться сил, и дальше – к железнодорожной насыпи. За ней проходила оборона 386 стрелкового полка. Сползая с вершины высоты 138, увидел тяжелую картину гибели наших солдат. Под громадным гранитным валуном они сидели, как живые. Сняв вещевые мешки, они успели выложить на плащ-палатку свой нехитрый сухой паек: хлеб, сухари, сало, мясную тушенку, кусочки сахара. Тут же лежали кисеты с табаком. Винтовки и автоматы стояли рядом, прислоненные к отвесной стенке скального гранита.
Впечатление такое, что они сидят, как живые и рассказывают фронтовые байки. Но все оказалось куда трагичнее – они были убиты. Они погибли при внезапной атаке финнов и немцев, не успев оказать сопротивления. Здесь надо вновь отметить хорошую организованность финских солдат: они были хорошо вооружены и обучены для действий в условиях лесисто-болотистой местности. Прекрасно знают местность, маневренны, устойчивы в обороне и наступательных боях, дисциплинированы. В память о кровопролитном сражении и погибших солдат и офицеров на высоте установлен после войны обелиск из карельского белого мрамора.
Когда уже оставалось до кромки спасительного болота 100-150 метров, передо мной замаячила фигура финского солдата. Укрывшись плащ-накидкой от дождя, солдат двигался ровными шагами с автоматом на груди по мелкой траншее то вправо, то влево, обороняя участок своей обороны метров 200. Мысль срабатывает мгновенно – надо бесшумно «перевалить» через участок, патрулируемый солдатом. Изучив время движения финна, выбираю свободный для прохода момент. И он удается!
В другое время «разговор» с одиночным солдатом был бы у меня другим, а тут приходится маскироваться и уходить от него. Переползая траншейку, скатываюсь за гранитный камень. Неимоверная боль и усталость во всем теле. Собравшись с силами, продолжаю ползти вглубь болота. Промокшая гимнастерка и брюки, опухшая нога и кисти рук затрудняют передвижение. Тело сковывает сырость и наступившая ночная прохлада. Пробираясь в глубину болота, искал подходящий сухой клочок земли для короткого отдыха. Таким островком оказались небольшие скопления камней, поросших мхом и окаймленных зарослями багульника. Такой же дурманящий запахом багульник растет и у нас на родине, в Тюменских болотах. Запах багульника, страшная усталость и слабость делают свое дело. На какое-то мгновение я теряю управление над собой и засыпаю.
Проснулся, когда уже первые солнечные лучи осветили верхушки стройных елей, окаймляющих окружность болота. Где-то прокричала выпь, лягушки завели свою трескотню, проснулись болотные пичужки. И несмотря на «мирную» обстановку, чувство настороженности не покидает. Непонятное чувство какого-то страха нагоняют вездесущие сороки. Они как будто в преддверии скорой добычи, всю дорогу сопровождают своей трескотней, и как будто приговаривают: «Вот он, вот он! Силы его скоро покинут, и он будет наш!».
Тут мне вспомнилась охота на Тарманских болотах севернее г. Тюмени на лосей. В ту пору их было не так уж и трудно добыть. И вот, когда лось подранком уходил в чащобу болот, то его всегда сопровождала сорочья «команда» в ожидании дармового обеда.
Впереди большой и трудный путь к своим, а силы покидают. Ползу все медленнее и медленнее. Каждый звук, шорох молнией пронзает все тело. Продуктов питания никаких нет, лишь болотная водичка выручает, помогает жить и двигаться. Только бы не потерять сознание, только бы скорей выбраться из этого проклятого болота, а оно до двух километров в поперечнике, и все заводнено и покрыто осокой, камышами и мелкой кустарниковой растительностью. Если преодолею его – теплилась надежда увидеть своих.
Снял часть бинта с головы и теперь пью коричневую воду через своеобразный фильтр. Впереди себя толкаю найденную по дороге еловую жердь. Она – спасительница моя и помогает передвигаться от кочки к кочке через водные зеркальца. От длительного пребывания в воде раненая нога опухла, одеревенела и тащится за передвигаемым телом, как ненужный предмет.
Днем через болото усилилась дуэль наших и финских артиллеристов и минометчиков. Совсем рядом с шипением и хлюпаньем падают то мины, то снаряды. Разрыв одного из них накрыл болотной грязью и воздушной волной свалил с кочки в воду меня. Чертыхаясь, мысленно ругаю тех и других за неприцельную и пустую стрельбу по площадям. Экий объект – болото?!
Изредка пролетают одиночные военные самолеты. Ориентируюсь по солнцу. Пригодилась военная подготовка в средне школе, знания, полученные в военном училище г. Тюмени, и, конечно же, практический опыт, накопленный в прошедших боях под Москвой, Ржевом, Смоленском, Новосокольниками и Ленинградом. Солнце еще стояло высоко и скупо пригревало, когда я, наконец, выполз из болота и увидел вдалеке очертание железнодорожной насыпи, идущей на Выборг. Со слезами на глазах встречал я этот заветный рубеж. Там, за насыпью, наши. Преодоление болта показалось вечностью. Уходят силы, тело все ноет, а разбитой левой ноги не чувствую, и как будто она не моя.
Передохнув между камнями, прикидываю, как же мне сберечь силы и добраться по открытой, простреливаемой финнами местности, до железнодорожной насыпи. Ждать ночи – не дотяну, организм слабеет. Как ни говори, а кончались вторые сутки без пищи. Те корни и стебли болотных трав, которые я поедал периодически без разбора, быть может, поддерживали организм и придавали силы на выживание.
Гимнастерка и брюки изорваны в клочья. Пытаюсь снять с раненой ноги кирзовый сапог (все легче будет ползти), но это мне не удается, т.к. распухшая нога и боль крепко запрессовали все вместе с промокшим и пробитым партбилетом.
Пролежав около двух часов, успокаиваю себя в том, что мне стало легче. Новая надежда добраться до своих воодушевляла и придавала силы. Оттолкнувшись на локтях (другого способа передвижения не дано), выползаю из своей «лёжки» - и пошел... Будь, что будет. Авось проскочу нейтралку, а там рукой подать до наших позиций. Легко сказать «рукой подать», когда до них не менее двух километров.
Преодолевая ровную, открытую местность по мелкому галечнику, залитому водой, я. Конечно, рисковал быть сбитым огнем снайпера. А снайпера у финнов отличные – бьют без промаха. То ли финнам не до меня было, то ли моя изорванная одежда маскировала меня, то ли бог так велел и не отдал на последнее растерзание, но я полз и полз, изредка останавливаясь для отдыха. Шорохи и страх обнаружения меня противником как-то притупились. Одна мысль – вперед и только вперед.
День клонился к вечеру. Вот уже хорошо просматривается железнодорожная насыпь. Медленно, но продвигаюсь к цели. Локти рук изрядно побиты о камни, но они единственные мои средства передвижения и надежда добраться до цели. Приблизившись к насыпи, с ходу пытаюсь ее преодолеть. Но не тут-то было. Высота ее до 4-х метров с крутыми склонами. Вскарабкавшись немного, тут же скатываюсь вниз, увлекая за собой мелкий гравий с землей. Делаю снова попытку и снова лежу на лопатках. Руки кровоточат, в голове шум, нервы на пределе.
Понимая, что этот вариант не по зубам, осматриваюсь и ищу спасительный случай. Вдоль насыпи, со стороны противника, течет из болота ручей в западном направлении. Вдоль его по мелкому кустарнику и камышам ползу, в надежде найти водосточную трубу в железнодорожной насыпи. Ведь должна же быть где-то она? Рельеф местности подтверждал мое предположение. Припав к галечнику всем туловищем и перебирая по нему руками и ногами, ползком продвинулся метров 150 и увидел спасительную трубу метрового диаметра. И радость моя тотчас пропадает при виде сточной воды, с шумом устремляющейся в ее жерло, увлекающей мелкий песок и камни на противоположную сторону.
Выбора нет: подполз к выходной кромке трубы и, оттолкнувшись локтями, попадаю в шумный бешеный поток, с большой скоростью уносящий мое израненное тело. Словно щепку пронесло меня по трубе и, буквально, выбросило на противоположную сторону насыпи на галечник. Только бы не потерять сознание и выдержать эту опасную схватку с водой! В водовороте потока потерял сапог с правой ноги, и в горячке не заметил этого сразу. Ударившись о камень, карабкаюсь на площадку плоского валуна и теряю сознание.
Сколько времени я пролежал, неведомо. Очнувшись, всматриваюсь в далекую кромку соснового леса. Там должна проходить по высоткам оборона нашего полка. Порой мне казалось, что я вижу наших солдат. Пытаюсь кричать, но голос слабый, и вряд ли его кто-либо услышит. Впереди лежит большой, отшлифованный водой и ветром валун. Приподнявшись на него, снова стал кричать и махать снятой гимнастеркой. Увы – все напрасно! Неужели я ошибся, неужели там нет наших, неужели напрасна была борьба за жизнь?
Силы окончательно покидают меня. Наступил момент какой-то апатии. Все разом стало безразличным и каким-то тупым миражом. Напрягаюсь и снова всматриваюсь в сторону нашей обороны. И тут внезапно, со стороны нашей обороны, прозвучал винтовочный выстрел. Пуля ударилась о камень, срикошетила, и с визгом пошла в сторону в 5-10 сантиметрах от головы. Скальные мелкие осколки врезались в лицо: один ниже левого глаза, второй – выше его. Прошло, без малого, 45 лет, а осколки до сих пор ношу, как память тех жестоких боев.
Внезапный ожог шальной пули срезал меня окончательно, и я потерял сознание вновь. Очнулся в люльке, сделанной из плащ-палатки и двух березовых жердей. Двое разведчиков-солдат несли меня, словно подбитую косулю, по зарослям камыша. Они, выполняя задание командира 386-го стрелкового Выборгского полка, подполковника Савченко, найти живым или мертвым капитана Филатова, обнаружили меня без сознания.
Из рассказа разведчиков стало известно о том, как они искали меня. Обшарили место боя, прочесали болото, и, не найдя меня, вернулись на оборону и вели наблюдение за нейтральной полосой. К исходу дня, когда солнце уже лежало на вершинах соснового леса, они заметили человека у насыпи, периодически он появлялся из-за валуна, подавал какие-то знаки, но крика моего они не слышали. Приняв меня за финского наблюдателя, произвели прицельный выстрел из снайперской винтовки, но, к счастью, промахнулись.
То ли финны обнаружили нас, то ли это было очередной прочесывание нашей обороны, но стрельба пулеметная и винтовочная усилилась. Пришлось разведчикам отсиживаться в камышах за валунами. Дали мне попить воды из фляжки и снова в путь. Добрались, наконец, до первых окопов и осторожно спустили меня туда. За нами вели постоянное наблюдение и во избежание быть обнаруженными, вели с обороны отвлекающий пулеметный огонь.
Прикрывали отход и из минометов, прицельный огонь из которых вел капитан Шмелёв. Это был замечательный командир минометной роты, на вооружении которой были 82-х миллиметровые минометы и три миномета 120 миллиметров. Несмотря на сложную обстановку, он всегда был внешне спокоен, прекрасно владел техникой минометного боя. Был подтянут и дисциплинирован. После полученной тяжелой контузии голова его постоянно была наклонена к левому плечу и периодически вздрагивала со всем телом с искаженной улыбкой на губах. Боевые его командиры минометных взводов, старший лейтенант Богданов и старший лейтенант Грязнов, прошли с ним большой путь по дорогам войны. В любое время суток: в дождь ли, в мороз ли, расчеты минометчиков были готовы к бою и не раз выручали пехоту от смертельного огня противника. Так было и на этот раз. Огнем минометов был обеспечен отход разведчиков.
На вопросы встретивших нас офицеров из разведроты отвечать не смог, в силу большой слабости и контузии головы. Единственное, что сказал им: «Несите меня к командиру полка Савченко». По траншеям, вырытым в полный рост, меня поволокли в люльке на КП полка, находившегося в трехстах метрах пути среди валунов и сосняка.
Занималось раннее утро. По низинам лежал густой туман. Изредка со стороны противника со зловещим шипением пролетали снаряды, и где-то за лесом глухо рвались в валунах. Пулеметная трескотня то усиливалась, то стихала. Начинался очередной боевой день окопной войны.
Полковые офицеры с любопытством и каким-то удивлением рассматривали идущих по траншее разведчиков с ношей. Спрашивали: «Что за «языка» захватили?». «Это не язык, это не «язык», это капитан Филатов из первого батальона». «Не брешите, капитан убит был в недавнем бою на высоте 138». «Он жив, но тяжело ранен. С трудом мы его нашли в нейтралке у железнодорожной насыпи. Он, видимо, из последних сил тянул к своим, и потерял сознание, состояние его очень тяжелое».
Выбрав поровнее и «помягче» место на камнях, разведчики положили меня рядом с палаткой командира полка. Доложили ему о прибытии и выполнении задании. Савченко, с присущей ему внешней строгостью и каким-то неуловимым волнением вышел из палатки, прервав короткий сон, который нечасто приходилось выкраивать на войне.
Наскоро надев сапоги и натянув галифе с помочами, он в одной нижней рубашке не вышел, а выскочил из палатки. С тревогой и болью рассматривал он лежащего перед ним капитана, еле подававшего признаки жизни. Полураздетый, с изуродованным лицом до неузнаваемости, с разбухшей ногой и разбитыми кистями рук, он лежал перед командиром полка. Глаза его изредка приоткрывались, и взгляд их был безразличным и пустым. Попытка задать ему вопросы была безрезультатной. Отвечать он не мог, т.к. в результате ко всему он был еще и контужен: плохо владел речью и потерял слух. Покровные ткани лица были бледны со следами порохового ожога иссиня-черного цвета.
Страшно подумать, как много, очень много полегло наших солдат и офицеров первого батальона в боях на высоте 138. И по прошествии сорока с лишним лет после Победы помнятся те герои, отдавшие свои жизни в борьбе с фашистскими захватчиками. Сгорела в огне войны юность большинства из них, погибла их любовь к подругам верным.
«Что вы стоите, немедленно несите раненого к медикам!» - эта команда комполка прозвучала, как тревога за опасную судьбу тяжелораненого юного капитана, ставшего им в 20 лет. Во всем чувствовалось бережливое отношение командира к нам, молодым, и потеря каждого из нас тяжело переживалась. Это мы видели и понимали. Но война есть война, и от пули и осколка никто не застрахован.
По дороге в санроту полка разведчиков остановил старший военфельдшер Шадрин. Он уже был в курсе дела, и с волнением на ходу расспрашивал разведчиков о случившемся. «Как же так, товарищ начальник, ты не уберегся?» - спрашивал он меня с тревогой и неподдельной болью. Я лишь на его вопрос шевелил губами. Он понимал мое состояние. Много фронтовых дорог мы прошагали с ним, много было сделано им доброго дела по спасению раненых и их лечению. И звал он меня почему-то при обращении «товарищ начальник». Совместно со старшим военврачом санроты Фельдманом участие в обработке ран и их перевязке принимал и ст. военфельдшер Шадрин.
Санитарная повозка стояла уже наготове в ожидании дальнейшей транспортировки. Маленькая шустрая лошадка монгольской породы быстро перебирала ногами, как будто торопилась и понимала, что человек в опасности, что его нужно быстрее доставить на эвакопункт. Прибыли к составу товарных вагонов, приспособленных к перевозке тяжелораненых, вовремя. Поезда таких формирований назывались «вертушками».
К ночи поезд тронулся в путь и под утро прибыл в г. Ленинград. Разгрузка раненых шла быстро, ибо промедление грозило попасть под бомбежку немецких самолетов. Санитарными машинами нас доставили в военный эвакогоспиталь № 1896, расположенный по ул. Мира, 4, в бывшей средней школе № 86 Петроградского района. Срочно провели хирургическую операцию, извлекли железо, и положили на лечение на долгих пять месяцев.
Насколько все ранения оказались серьезными, говорит сам факт вручения мне при выписке из госпиталя справки инвалида Великой Отечественной войны. Это был для меня самый трудный и последний бой.
За мужество и совершенный подвиг в боях на высоте 138 указом Президиума Верховного Совета СССР я был награжден орденом «Отечественная война» первой степени за № 264 445.
Все мы были в этой жестокой войне солдатами Отечества.
В. Филатов
Февраль 1990 года
г. Алма-Ата
