Из воспоминаний бывшего начальника штаба 241 кавалерийского полка
87-ой кавалерийской дивизии капитана
Михайлюка Тимофея Лазаревича.
(машинописный текст)

Первый бой

То, о чем я хочу написать, является маленькой составной частицей, одним звеном цепи знаменательных исторических событий битвы за Ленинград. «Прошлое, опрокинутое в настоящее, освещает нам будущее» (К. Маркс). Но оно все же меняет сейчас свой смысл и становится для нас более близким и еще дороже. «Прошлое неистребимо, память о нем самое сильное доказательство благородства души» (Л.И. Брежнев).

Память моя не все сохранила о тех боевых событиях, участником которых я был, и сейчас, спустя 36 лет назад, намереваюсь коротко сообщить вам в меру своих возможностей.

Формировалась наша 87 кавалерийская дивизия в глубоком тылу нашей необъятной родины – г. Барнаул, точнее, – барнаульские дачи. Перед нами были поставлены задачи: в кратчайший срок сформировать подразделения, обучить их владению оружием, получить и обучить конский состав, закаливать себя в новых условиях, жить в землянках, приспособить пулеметы и орудия передвигаться на санных и лыжных установках. Личный состав дивизии был до 70% партийно-комсомольским.

Свежо помнится о сроках про войну. Мне было поручено на митинге в полку зачесть статью в газете «Правда», где сообщалось высказывание Сталина о том, что война продлится годик-полтора, не более.

Погрузился наш 241 кавполк в товарные вагоны – весь личный состав с лошадьми и боевой техникой. Все одеты в добротные полушубки из «романовской» овцы. Пулеметы (кожухи) залиты смесью спирта с маслом от промерзания. Наш эшелон безостановочно двигался к прифронтовой полосе. Настроение во всех было приподнятое – желание быстрее встретиться с врагом.

Руководящий командный состав был за день (сутки) осведомлен о месте выгрузки, которое было на карте помечено маленьким полукругом на ровной железнодорожной линии Ленинград-Москва. Это то историческое место, где пришелся (как утверждают историки) выступ большого пальца Николашки-дурашки, когда он держал линейку, показывая, где проложить железную дорогу от Москвы до Ленинграда. Российские инженеры так и построили полукруг, который и получил название станции Б. Вишера. Выгрузка прошла нормально, без особых отклонений, как говорят «вояки» - без ЧП.

Но о своем впечатлении не могу не сказать несколько слов. В моей памяти до конца дней моей жизни осталась обезображенная железом земля, и опаленные огнем снарядов, изувеченные дома. Торчащие дымоходные трубы, запах гари, тошнотворная вонь пороховых газов, и какой-то утробный страх, леденящий душу от мяуканья захудалых кошек, невыносимая боль за свою многострадальную Отчизну и неугасимая жажда отомстить за все коварному врагу.

И вот – первое боевое «крещение». В исторических военных документах (уже после) писалось, что нас, подходящих к переднему краю, бросали разрозненно, без прикрытия. Так оно и было на нашем примере. Наш 241 кавполк среди дня вытянулся со всей боевой выкладкой по лесной заснеженной дороге. Безусловно, было выслано боевое охранение, в соответствии с уставом. Впереди полка – командир тов. Беленко вместе с комиссаром тов. Ивановым, за ним штаб полка, который возглавлял я. Далее двигались боевые эскадроны, артбатарея и замыкали обозы на санных установках. И вдруг слышим гул самолетов, и глазами видим, как они снижаются. По цепи прокатилась команда: «Воздух!». Мне приказ – скакать до конца колонны. Команда всем – с дороги по обе стороны, в лес! На своем скакуне достиг до середины колонны, и, услышав и увидев завывание визжащих авиабомб, устремился в глубину леса. Молниеносно спешился с коня, прижав каску, лег, упершись головой в самое большое дерево.

Когда стихло в воздухе, я почувствовал резкие шумы в голове, пошевелив ногами, встал от раздирающего душу крика. Ноги дрожали, с трудом ворочал головой, а когда взглянул вокруг, то увидел, что я стою у самого края большущей воронки, образовавшейся от разрыва авиабомбы. В стороне лежало пол-лошади, хрипел ездовой, уткнувшись лицом в опрокинутые сани... Наши с ординарцем лошади уцелели, отбежав в сторону, и я с трудом уселся в седло. Отдав необходимые распоряжения о захоронении, документах, и пр., преодолевая головные боли и тошноту собственной крови, поступавшей из горла, носа и ушей.

Солнце уже начало склоняться к горизонту, когда мы с ординарцем достигли головы колонны и установили место стоянки штаба. Поступило распоряжение привести все в порядок и готовиться к короткому ночлегу. Время многое стирает, оно же является великим утешителем людских горестей и несчастий. Только время может пригасить боль.

Ночевка в лесу. Вызвал командир полка и, не раскрывая дверей закрытой фанерой санной установки, отапливаемой снаружи, отдал распоряжение: сколько для отдыха времени и куда после двигаться. Мой ординарец был потомственный лесник, он безошибочно определял скрип деревьев, и сразу смастерил «жилье»: в снегу, который доходил до метра, он вырыл траншею, дно устелил хвоей, а сверху накрыл попоной. Примеру последовали почти все.

Вспоминается мне сейчас, что сон в снегу был благотворным: свежо и тепло. Начальник охранения разбудил точно в полночь. Выбравшись из своего снежного ложа, даже взбодренным, осмотрелся, прислушался, взглянул на луну, которая спокойно висела над лесом. Окончательно улетучился сон, когда подумал о предстоящем движении, которое впервые, в таких условиях, было поручено мне самостоятельно вести две тысячи жизней. Перед глазами стоял условный знак на карте – домик лесника, а к нему вела обозначенная на карте по лесу тропинка (прерывчатые черточки).

Безусловно, переживал я тогда. Тоскливо и даже жутковато как-то было. Где-то в отдалении громыхало, за неистовым карканьем воронья нашего сбора не было слышно, но позвякивало. Своего внутреннего состояния я старался не показывать, и подбадривал себя резким движением и отрывистым шепотом. Но движение не могло подавить все, когда мы с ординарцем начали искать тропинку, занесенную снегом. Выручила меня, как ни парадоксально, моя лошадка. Ровная стена леса свидетельствовала, и компас показывал, что тропинка здесь должна быть. Мы разгребали снег в нескольких местах, освечивая фонариком с отражателем, пока не убедились, что имеются незначительные бугорки и примерзшие следы санных полозьев. Тогда, поставив свою лошадку на твердые следы, отпустив поводья, я все свое внимание переключил на седалище, и убедился, что лошадка не подведет.

Мы двигались уверенно, и рассвет уже начал вступать в свои права. По запаху какого-то «варева» я понял, что домик лесника близко, а выйдя на проторенную дорогу, уяснил, что мы с полком подходим к поселку Новая деревня. Как только голова колонны подошла к поселку, ко мне подскочил всадник с боевого охранения, и доложил, что меня вызывает комдив 87 тов. Трантин Василий Фомич. За несколько месяцев формирования мы хорошо знали друг друга. На резвом аллюре подъехал я с докладом, но возбужденно улыбающийся командир движением руки остановил меня и велел спешится. Товарищ Трантин спросил меня, где командир полка. Я ответил, что уехал вперед. Как выяснилось позже, тов. Беленко с комиссаром заехали в дом лесника. Комдив 87 коротко ввел меня в обстановку, указав, что этот населенный пункт только на днях заняли немцы, находясь «скопом» в домах, не успев еще закрепиться. «А посему тебе, тов. Михайлюк, приказываю: не мешкая, кавалерийским наскоком, с ходу, взять поселок Новая деревня».

За свою 14-летнюю службу в Советской Армии (к тому времени) был научен беспрекословному послушанию. В тот момент я только думал, чтобы не показать, как вскружилась голова. Такое доверие – первый бой – не подкачать! Для пущей важности, вернее, отважности, порученного, я громче обычного доложил, что готов выполнить приказ. Без малейшей паузы начал подавать команды для развертывания к боевым действиям. На ходу произведя оценку местности, взбежал на высотку, которая мне была указана, и все было видно, как на ладони.

Мы с командиром 3 эскадрона тов. Саблиным находились в рощице под высоткой. Впереди поселка перед нами просматривалась ровная поляна, очевидно, огородные поля. Обращаясь к командиру 3 эскадрона, сказал: «Слушай боевой приказ. На обратном скате высотки произвести усиленное спешивание. Боевые порядки построить так: два взвода должны огибать поселок с флангов, два спешенных взвода должны ударить в лоб. Поддерживать наступление будут два пулеметных взвода, а 4-й сабельный полуэскадрон тов. Огаркова будет находиться в резерве». Указал связных, сигнал атаки – это все заняло три-пять минут. «Вопросов нет? Выполняйте!».

Наступающие в цепи бойцы погрузились до пояса в снег. Бежать, как предполагалось, было невозможно. Шагать тоже, движение задерживал глубокий снег, доходящий до метра. Еще до команды «Ложись!» услышали пулеметную бесприцельную стрельбу немцев из банных окон. Решение ползком возникло стихийно. Ползти по снегу предпочли спиной, т.к. это единственно правильное решение, уберегающее от огня противника, и ускоряющее сближение с противником.

Находясь в центре и сзади, я через связных управлял боем, поторапливая двигаться вперед. Воздух прорвал резкий голос политрука эскадрона тов. Проскурина: «В атаку, за Родину!». Усилился пулеметный и автоматный огонь наступающих. И вдруг, рядом голос связного: «Уходят, бегут гады!». Команда и сигнал – круги шашки над головой – «Коноводы, лошадей!». Вскочив на свою Ахал-Текинку, в одно мгновение выскочил правее поселка на дорогу. Моему взгляду представилась картина «драпа» убегающих, безоружных и полураздетых немецких фигур. Молниеносно пронзила мысль: «Как отомстить, как расправиться?». Вдруг, мой взгляд упал на саблю, которую впопыхах не вложил в ножны, когда подавал сигнал «Сбор». Очевидно, мысль моя тогда и созрела: ведь я верхом на коне, с обнаженной саблей, чего же более!? И вот, впервые в жизни, по всем правилам устава вниз направо – руби! Наметив жертву и сжав потуже шенкеля, я рубал по-Буденновски! В глаза бросилось распластавшееся навзничь тело противника и, как сейчас, вижу густую кровь на моем клинке.

Не сбавляя аллюра, победоносно вытирая об гриву окровавленный клинок, я наметил новую жертву и новый способ уничтожения: просто направо руби (как в мирное время тренировались на глине). Через какой-то промежуток услышал, а затем увидел густые разрывы мин. Это явно был заградительный огонь противника. Подоспевшие воины тоже жаждали расправы, но я подал команду: назад! Хотелось оглядеть поле боя и доложить о выполнении поставленной боевой задачи.

По дороге меня привлекло такое зрелище: наш солдат конвоировал генерала ветслужбы в носках, но с лампасами. Солдат, явно желая показать свой «трофей», повернул лицом ко мне генерала, который, увидя перед собой офицера, начал «лопотать». За шумом солдатского юмора я не расслышал просьбы пленного генерала, но видел и так, что в носках ему зябко. Подоспевший ординарец сетовал, что я разобьюсь при такой езде. Правда, мою Алхан-Текинку трудно было обогнать. Далее, по дороге, уточнили, что генерал спал беспробудным сном на печке, пока наши воины не стащили его.

Как особый недочет боя меня гложет, и, наверное, будет преследовать до конца дней моих. Так, огневые позиции пулеметчиков я поручил выбрать самому командиру эскадрона, связной был подносчиком патронов и впопыхах не обратили его отсутствия. Командиры пульвзводов выбрали убийственно невыгодные позиции, расположившись вдоль наезженной ровной снеговой дороги, ведущей к поселку. Очевидно, немцы, воспользовавшись нашей беспечностью, расположили за воротами 3 тяжелых крупнокалиберных пулемета, предварительно замаскировав камышовыми матами. Очень дорогой ценой, ценой жизни, поплатились наши пулеметчики, они и сейчас перед глазами. Очень грустно было смотреть, как в добротных полушубках, как бы уснули по 2-3 воина возле каждого из восьми пулеметов. Увечий и крови я не заметил, может, неуемная боль пеленой застилала глаза. Такие широколицые, молодые, как живые, сибиряки смотрели с укором мне в лицо. Вот пишу эти строки, и вновь переживаю, но знаю крепко одно, что эти воины, защищавшие честь и независимость своей Отчизны, любили ее дороже своей жизни! Честь и слава многим безымянным героям битвы за Ленинград, которые остались навечно в памяти народной!

Впереди «Роща круглая», «Синявинские болота», «Пулковские высоты», «Прорыв блокады» и др. Часто вспоминается, когда при встрече, даже на Дальнем Востоке, в ставке, генерал Трантин для освежения разговора подшучивал: «Ну все-таки скажи, как ты, товарищ Михайлюк, привязывал пленных в лесу и рубил, пока минометный огонь тебя не отогнал?». И, довольный шуткой, от души смеялся. «Да, - отвечаю, - незабываемые денечки». Отмечен за первый бой первой символической пятиконечной звездой.

22 января 1978 г.
Полковник в отставке Михайлюк Т.Л.